— Если говорить откровенно, лично у меня примерно с 2003-го каждый год можно было бы назвать годом театра. И до сих пор моя работа позволяет открывать всё новые и новые возможности в театральном космосе, в других людях, в себе. Благодаря Году театра команде единомышленников театра «Старый дом» во главе с нашим очень креативным директором Антонидой Гореявчевой удалось сделать первый фестиваль — «ХАОС». Энергия, с которой создаётся художественная программа «Старого дома», ориентированная на исследование современного сознания и языка, проявилась и в желании показать новосибирцам широкий контекст актуального искусства. К нам впервые приехали спектакли Богомолова, Волкострелова, Хартамана, Хурме — эти имена определяют повестку театрального процесса в России и за рубежом. И они вступили в мощный диалог, который предложил «Идиот» Андрея Прикотенко в нашем театре. Мы видим по зрительскому отклику, насколько интересен современный театр Новосибирску. Вот это, пожалуй, главная радость для меня. И мы планируем продолжать — следующий фестиваль должен пройти в июне 2021 года.

— Международная программа фестиваля «ХАОС» формировалась из того, что мы можем привезти, исходя из финансов?

— Разумеется, у фестиваля «ХАОС» небольшой бюджет по меркам театральных фестивалей. Хотя нас хорошо поддержало министерство культуры Новосибирской области, мы получили два гранта — фонда Михаила Прохорова и Союза театральных деятелей России. Но это всё равно не сопоставимо с бюджетами Театральной олимпиады, Чеховского театрального фестиваля или даже воронежского Платоновского фестиваля искусств, где бюджеты в десятки миллионов и выше. Поэтому всё — и российская программа, и зарубежная — строилось на том, как наша команда могла договориться с людьми, рассказать им о нашей экзотике, заинтересовать сибирским театром, тем более что они многое уже слышали о Сибири и Новосибирске благодаря спектаклям Тимофея Кулябина и Андрея Прикотенко. И финнам, и полякам, и немцам было интересно приехать сюда, показать свои спектакли. Люди они, конечно, азартные. К примеру, приехать из Дрездена, при том графике работы, который в их театре существует, очень сложно. Нам кажется, что мы много работаем — показы спектаклей в наших театрах идут практически каждый день, — но там готовится по 20 премьер за сезон.

— Спектакль «Униженные и оскорблённые» Дрезденского театра на сцене «Глобуса» стал своего рода провокацией. Россия остаётся пространством, где традиции в театре больше, чем эксперимента. И вот Новосибирск столкнулся с таким неожиданным прочтением Достоевского.

— Театр в Европе, которым нас немножко пугают с телевизионных экранов, на самом деле разный. А что касается сложного восприятия немецкого спектакля «Униженные и оскорблённые», я думала, будет сложнее. Этот спектакль — образец немецкого театра, который сегодня продолжает традиции экспрессионизма. Экспрессионизм возник на фоне Первой Мировой войны в Германии, во время которой, помимо прочих ужасов, впервые было применено химическое оружие массового поражения, и люди были просто в отчаянии. Вот этот упадок и пессимизм всегда особенно остро ощущают поэты, художники, театральные деятели, и они делились им в своих произведениях. Формула экспрессионизма выражена в картине Мунка «Крик». В театре — это оголённый человек на сцене, который выражает своим телом и оголённый нерв. У Достоевского многое строится на телесности, на том, как человек познаёт себя через боль, страх, страсть тела. Люди, которые пугаются этого, возможно, не находятся в контексте рефлексии искусства в целом. А ведь и российский театр сегодня очень интересен. Он разный, он подробный, он предлагает абсолютно противоположные идеи, и это очень важно.

— Вы заняты на трёх больших фестивалях. Когда успеваете отсмотреть такое количество спектаклей?

— Я много езжу, смотрю вживую действительно много спектаклей — около 300, и ещё 200 — на видео. Помимо этого, много работаю как продюсер и куратор проектов. В ближайших планах — продвижение фестиваля «ХАОС» на культурном форуме в Японии, запуск новой Мастерской нарративной драматургии и проведение очередной лаборатории «Актуальный театр» в «Старом доме», а ещё — режиссёрская лаборатория в Хабаровске, программа «Маска плюс» в Москве. Зато новосибирским студентам могу рассказывать о самых последних тенденциях в театральном искусстве, ну и, конечно, научной работой заниматься на современном материале, писать статьи.

— Выезжаете в отдалённые уголки, открываете для зрителя и театрального сообщества новые имена и театры на карте России?

— Постоянно открываешь для себя живую энергию личностей благодаря театру. Сегодня так много подвижников театрального дела в России! И надо отметить, что во многом фокус сместился из столиц в регионы. К примеру, Красноярский край, где есть очень сильные театры в Лесосибирске, Минусинске, — новосибирский зритель знает их благодаря фестивалю «Ново-Сибирский транзит», который проводит наш «Красный факел». Ещё Канск, Шарыпово — и везде я побывала. Вот этой истории — театров в малых городах — практически нет в Новосибирской области. С большим удовольствием летаю на Дальний Восток, полюбила эти поездки благодаря двум театрам — Хабаровскому ТЮЗу и Сахалинскому театральному центру имени Чехова. Там божественная природа и какая-то особая атмосфера — люди, живущие в отдалении от театральных столиц, пытаются делать свой уникальный театр и быть в теме.

— Независимые театры — сегодня они создаются и в Новосибирске, пока это очень робкая история. Всё дело в ментальности?

— В Сибири независимые театры — единицы, только сейчас это направление начало развиваться, появились студии в Новосибирске. А уже зрелый независимый театр есть в Казани — «Угол», Ростове-на-Дону — «18+». Петербург — настоящая столица независимого театра, но этому служил весь ХХ век. Театр Петербурга — это, с одной стороны, имперский замах — Александринка, БДТ, куда сложно прорваться молодым, хотя Андрей Могучий много делает для того, чтобы молодые режиссёры ставили, но для этого нужно пройти много ступеней; с другой стороны, люди организовываются, делают театры без денег, на энтузиазме, создают недорогие по технологии спектакли. К примеру, приезжает к нам на фестиваль «ХАОС» независимый питерский театр «ТРУ» и привозит спектакль «Российская А. Азбука» — с абсолютно наивной видеопроекцией, но с такой мощной энергетикой, на самобытных текстах Александра Артёмова и музыке Насти Хрущёвой. Толпа брутальных мужчин в ярки костюмах Bosco пропевают нам о том, что такое русская ментальность через слова-архетипы, и это оказывается событием. Спектакль в результате вошёл в программу «Золотой Маски» 2020 года как лучший спектакль малой формы. И в Санкт-Петербурге сейчас много таких коллективов, это новая волна авангардных театров.

— Всё чаще театром начинают заниматься люди, казалось бы, не имеющие к нему прямого отношения. Проводят читки, создают научные представления, устраивают социальные дискуссии на сцене…

— Меня радуют такие инициативы. Всегда, когда происходят процессы перехода из одного стиля или художественного направления в другое, случается такой творческий замес. Сейчас, по-моему, есть некоторый сдвиг с точки постмодернизма. Ирония, стёб, холодная отстранённость поднадоели людям. Если это и есть, то в изменённом виде. Происходит метамодерновый поворот — с новой искренностью, новой сентиментальностью. И всегда, когда театр ищет новые пути, он делает это с помощью неофитов. Потому что наученные люди в каком-то смысле продолжают традицию, а непрофессионалы приходят, начинают изобретать велосипед, и очень часто из этого возникает что-то совершенно новое. Ближайший такой взрыв был на рубеже XIX—ХХ веков, когда началась новая эра в театре по многим параметрам. Например, до этого этапа было стремление сделать театр жизнеподобным, а символисты стали говорить обратное: нужно создавать другие миры, новые пространства. В театр тогда пришли художники, поэты, журналисты, наконец. Сегодня активистский и социальный театр создается именно на смежных территориях. Мне бы хотелось, чтобы в нашем городе процесс появления актуального театра был более интенсивным, поэтому на «ХАОСе» мы придумали проект арт-резиденции, в которой собрались наши молодые творчески настроенные горожане. Важно, чтобы ни один феминистский проект, к примеру, создавался, а пять — конкуренция всегда заставляет двигаться, совершенствоваться, а мы с вами как зрители имеем возможность выбора.

Public talk с Хантером Вей Гао, Екатериной Купцовой и Оксаной Ефременко.

— В нашей жизни всё меньше правды и чего-то настоящего — возможно, поэтому мы ищем иные формы самовыражения. Тогда закономерно возникает вопрос о роли искусства. В чём она, по-вашему?

— Своим студентам, когда они только приходят в институт, я пытаюсь объяснить, что театр, и не только он, но и всякое искусство, — это единственная территория свободы. Территория, где человек может себя исследовать, где он может изучать другого в такой же искренней форме, как самого себя. Театр не та область, где есть барьеры и закрытые зоны, это искусство так создавалось. Оно говорило о самых сложных, самых страшных проблемах. Возьмите любую древнегреческую пьесу, к примеру, «Эдип-царь». Общественное устройство отчасти основано на социальном лицемерии, поскольку мы не говорим всё, что думаем, иначе мы не сможем общаться. А театр — форма жизнедеятельности, где ты можешь быть подлинным.

— О клише в школьном образовании. Как рассказывать о театре детям, что им показывать? Этими вопросами задаются и родители, и учителя.

— Во-первых, нужно понять, что в театре нет классического подхода. Посмотрите историю режиссуры. Что сегодня будет классической «Чайкой»? Спектакль, который поставил Станиславский? Но, простите, Чехову это не нравилось. Каждый раз, когда мы занимаемся постановкой спектакля, мы изобретаем своего Чехова. Мы вступаем с ним в диалог, но думать, что делаем его единственно правильную версию, — абсурд. Сам Константин Сергеевич не смог этого сделать, представляете! Зритель приходит в театр, чтобы посмотреть не иллюстрацию, не бронзовый слиток, а живой процесс, заново переосмыслить те проблемы и вопросы, которые поднимает действительно великий автор. Мы же видим, как любят Чехова во всём мире — значит, он говорит о непреходящих ценностях.

— Действительно впечатление о спектакле — это очень живой, органичный процесс. Коммуникативная природа искусства сейчас, пожалуй, на первом месте. Разговор о том, что мы увидели, попытка осмыслить то, что мы увидели, и как-то это связать с самим с собой — нужны. Тем более что театральное искусство очень сложное, оно одновременно воздействует многими языками. И как вы говорите, должна произойти «химия», какое-то соединение этих элементов. Настоящие спектакли долго живут в сознании, их немного.

— Диалог театра со зрителем наконец начинает выстраиваться: на том же фестивале «ХАОС» было много живого общения. Это будет иметь продолжение?

— Зрительский клуб, который был создан Жанной Зарецкой, — интересный опыт для театрального Новосибирска. Такое нельзя бросить! Может быть, это будет «Старый дом» или/и другие театры. Мы же ощущаем свою ответственность. Наша задача — сделать так, чтобы между художником и зрителем не оказалось пропасти, она возникает от того, что не выстраивается эта коммуникативная ниточка. Мы стараемся выбирать такие спектакли, где есть широта и объём обсуждения человеческого существования. Такой диалог нужен тем более в Новосибирске, где было много критических событий, когда зрительская аудитория реагирует определённым образом, а её не слышат, и принимаются такие решения, которые не совсем совпадают с молодым, часто креативно настроенным зрителем. Молодым не в смысле возраста, а по ощущению города. Новосибирск — это город нового, и наш зритель ищет это новое.

Марина ШАБАНОВА